Рубина в зазеркалье. Статья о Наталье Демченко

“Почерк Леонардо”. Без ассоциаций с “Кодом да Винчи”, пожалуйста, — массовая литература тут ни при чем. Таково название нового романа Дины Рубиной.

В нем намешано всего: память о прошлом и знание будущего, меланхолический инструмент фагот и взмывающие под купол цирка качели, зеркала как особое измерение и леворукие люди как загадка природы.
Знаете, куда, умирая, исчезают люди? Оказывается — в зеркало уходят.

Дина Рубина — искрометный стилист. Речь об умении управляться с нашим великим и могучим. Может, кто-то сочтет нединамичным суровое сюжетное построение. Может, дань Мнемозине, богине памяти, покажется кому-то затянутой скучищей. Может, Дина Рубина не пытается, аки Солженицын, решать общемировые проблемы — и Бог с ней, с глобальностью. Рубина всегда предлагает нам под микроскоп маленькие судьбы маленьких людей. Но выясняется: обыкновенных людей нет. В каждой судьбе свои джунгли.

Анна. Нюта. Девочка-левша. “…насчет природы ангелов. Ну то есть не буквально ангелов небесных, а вот людей, у которых возможности превышают… ну, которым по недосмотру, что ли, небесному, дано больше, чем полагается обычному смертному…” Девочка, по недосмотру получившая дар небес. Она, по роману, незаконнорожденная внучка Вольфа Мессинга, Фолька Месина, как прозвали в провинциальном городке гастролирующего мага. Она человек-зеркало, отражает будущее. Не вернется нянька из больницы, сообщает она родителям. Матч закончится со счетом… сказать каким? — мучает она отца. Глядя на собеседника, в своих внутренних зеркалах с ужасом видит картину его смерти… Любимое развлечение девочки — поставить друг напротив друга два зеркала и забыться в “медленном опьяняющем танце меж двух зеркальных протоков, откуда изливалась волшебная гулкая прохлада”.

Играть сложными сюжетными извивами — любимое развлечение Рубиной. Три основных героя — Анна и двое влюбленных в нее мужчин, судьбы которых скрестились на этой неземной девушке: Володя, партнер по цирковому номеру, и Сеня, фаготист-виртуоз. Каждое событие описывается несколько раз глазами разных людей: компот из писем Сени к Анне, душевных излияний Владимира и собственно изложения фактов.

Анна вырастет. Уйдет из дома приемных родителей (приемную мать, кстати, зеркальный бред дочери сведет с ума, ей начнет казаться, что настоящая Нюта спряталась в зеркале, а ее подменяет лже-Нюта). И станет циркачкой, потом — каскадером. Головокружительные номера на канате, с участием зеркального оборудования. Но день за днем она борется со своим Знанием. “Нет! Ты мной не развлечешься!” Кому эти слова — дьяволу? А потом она исчезнет без следа. Пропадет без вести.

А еще — ее зеркальный почерк, почерк Леонардо. А еще — лесбиянка Женевьева, всю жизнь в нее влюбленная и в конце едва ее не убившая. Спас Анну попугай-горбун. А еще — “вдруг навалится, друг мой, Нюта, шершавая скука…” — знакомо вам такое чувство?

“Еще полчаса ветер наглел и стервенел, стаскивая к центру неба всю тяжесть пастозных фиолетовых, с гнойно-желтым брюхом, грозовых туч; скоро над головой уже лежала низкая крыша из асфальтовых пластов. Так в первой части Четвертой Чайковского сначала взвихривается трагический вальс, и кружит, и гаснет — затем густыми бемолями параллельного мажора выпевает кларнет. И тогда пространным речитативом ему отвечает фагот, забудь… забудь… забудь…” Так и не найдя пропавшую Анну, Сеня погибает в автомобиле в жуткую снежную бурю.

И вот вам вторая смерть (а может, жизнь?). “Ну что ж, сказала она себе. Села на мотоцикл, вывела его со стоянки и, разогнав до предельной скорости, на середине моста Картье вздернула на дыбы и, вылетев поверх ограды, понеслась по зеркальному коридору между черным, сверкающим огнями заливом Святого Лаврентия и черным заливом золотого салютного неба…”

Корр. “МК” поймал Дину Ильиничну сразу после ее путешествия по Европе - обсудить место, откуда у “Почерка...” ноги растут.

— Дина Ильинична, откуда идея?

— “Зарождение” вот этого моего романа было похоже на обвал: мы с моей сестрой Верой сидели у нее на кухне, в Бостоне, завтракали, и она, посмеиваясь, позвякивая ложкой в чашке, вдруг стала рассказывать о своем знакомом фаготисте, который по пути на репетицию квартета (она должна была проходить в другом городе) на сложной крутой дороге угодил в необычно раннюю снежную бурю. Чуть ли не в октябре. Деревья, еще полные листвы, нагруженные снегом, падали на шоссе и напрочь перекрывали дорогу. И чтобы его драгоценный вишневый фагот не “замерз”, музыкант до приезда снегоочистительной техники “разогревал” его — часов пять непрерывно играл весь свой репертуар, от Баха до Стравинского… И тут я, знаете, будто оглохла. Я с отчаянной ясностью увидела одинокого музыканта, запертого в коробочке машины посреди внезапного бурана, услышала глубинную тишину падающего снега и проникновенный голос фагота в этой тишине… Ну, а дальше со мной уже было бесполезно о чем-либо говорить: меня заворожил, закружил этот музыкант, я уже знала, что фагот его зовет пропавшую любовь… но — какую любовь, кто она, куда делась? Я слышала только музыку, прислушивалась лишь к интонации, к тональности романа, которая меня уже не отпускала до конца.

— А героиня?

— Героиня же мне приснилась. Она шла по канату с балансиром. Я проснулась и сказала себе: тьфу, что за чертовщина. Почему — канат? Откуда? Но повозка уже неслась на полной скорости, а в этом случае только так: либо ты хватаешь вожжи и погоняешь, либо тебя переезжают колеса собственного воображения.

— Почему цирк? Вы любите и знаете цирк?

— Да ни черта я о цирке не знала! Меня всегда отталкивали дрессированные животные. А вот мужество и риск цирковых, необыкновенных загадочных людей…